— Это чудесно! У нас здесь как раз нет белошвейки. Вы получите столько работы, что вам и за год не переделать.
— И вы поможете мне найти ее?
— Непременно, обещаю вам.
— Сам господь посылает мне вас. Я не жадная до денег, но ведь детей-то кормить надо.
— Все будет хорошо, вот увидите. А ваши друзья знают, что вы едете? Они ждут вас?
— Ждут-то они ждут, да только не так скоро. Они написали мне лишь на прошлой неделе, а я, вместо того чтобы отвечать, взяла да и сама приехала. Я, видите ли, голубушка, была Матерью подмастерьев… Впрочем, вы-то ничего про такие дела небось не слыхали.
— А вот и слыхала, у меня есть знакомые подмастерья, они всё мне объяснили. Так, значит, вы покинули своих сыновей?
— Это они покинули меня. Им не удержаться было больше в городе, а я не могла переехать вместе с ними в другой — мне там не на что было бы открыть корчму. И вот была у меня как будто большая семья, и вдруг я совсем одна осталась… Легко ли это? Кажется, и жить-то больше незачем, а ведь мне надо еще вырастить моих малюток. Уж до того тяжко мне было уезжать из тех мест, что я постаралась сделать это как можно скорее. Все мы плакали, расставаясь, и сейчас даже как вспомню, слезы так и льются.
— Ну не горюйте, мы постараемся, чтобы вы скорее забыли о них. Ну, вот мы и дошли до замка. А к кому вы идете? Есть там где остановиться?
— Нет, навряд ли. А что, разве в этой деревне нет постоялого двора?
— Есть, только не очень хороший. Здесь бы вам было лучше. Если хотите, вы можете пожить здесь, пока устроитесь.
— Здесь, в замке? Да кто ж это меня сюда пустит?
— Не беспокойтесь, пустят. Идемте со мной.
— Но, милая девочка, подумайте только, ведь меня могут принять за какую-нибудь нищенку.
— Никому это и в голову не придет, люди здесь все добрые.
— Да уж куда добрее, если все такие, как вы. Пресвятая дева Мария! Да здесь просто рай!
Изольда привела Савиньену с детьми в старый флигель, который называли Квадратной башней и где была особая комната, предназначенная для бедных. Она позвала мальчика с конюшни, велела ему взять ослика, потом сказала служанке, чтобы та принесла детям и матери поесть. Изольда и всех своих слуг успела приучить к тому особому роду благотворительности, которую она осуществляла под видом дружеской помощи нуждающимся.
Путница немало была удивлена поведением этой девушки, которая так просто избавляла ее от всех дальнейших хлопот, решительно отклоняя при этом всякое изъявление признательности. Ее сердечный, искренний тон и вместе с тем очень решительная манера говорить и действовать как-то исключали возможность рассыпаться в благодарностях и льстивых словах. И простолюдинка тотчас же поняла это и была глубоко тронута.
— Ну спасибо вам, спасибо, — сказала Савиньена, прижимая мадемуазель де Вильпрё к своей груди немного чересчур крепко, быть может, но с такой искренней благодарностью, что Изольда, несмотря на свой принцип никогда не унижать бедных людей внешним проявлением сочувствия, не смогла скрыть своей растроганности. — Видно, и в самом деле, мне вас бог посылает.
— А теперь, — сказала Изольда, справившись со своим волнением, — скажите имена ваших друзей. Я сейчас же пошлю известить их о вашем приезде, и они придут к вам сюда.
Женщина поколебалась с минуту, затем решительно ответила:
— Пошлите сказать сыну моему, Вильпрё Чертежнику, иначе Пьеру Гюгенену, что приехала Савиньена.
Изольда вздрогнула; она взглянула на эту женщину, еще совсем молодую, прекрасную, словно ангел, которая приехала к Пьеру и собиралась жить подле него. И тотчас же решила, что заблуждалась и то, что казалось ей любовью, было лишь дружбой, а вот эта женщина и есть та, которую он, и давно уже, избрал себе в подруги. Она почувствовала, что еще немного, и лишится чувств. Но, усилием воли овладев собой, она сказала:
— Вы скоро увидите Пьера. Скажите ему, что я встретила вас радушно. Он будет благодарен мне за это.
И она быстро вышла из комнаты, распорядившись уведомить Пьера о приезде гостьи. Придя к себе, она упала на стул и просидела так часа два, закрыв лицо руками. Наступило время чая, дед прислал за ней. В гостиную она вернулась на вид совсем спокойная, будто ничего не произошло.
Услышав о том, что Савиньена в замке, Пьер тотчас же поспешил к ней. Он льстил себя надеждой, что уже найдет там Амори, к — как-то незаметно скрывшегося во время ужина, однако он еще не приходил, и Пьер напрасно ждал его и напрасно повсюду искал — Коринфца не было нигде.
Время шло к полуночи, а Коринфец не показывался. Пьер еще прежде, раздумывая о предстоящем приезде Савиньены, понимал, что первая же встреча ее с Амори решит судьбу обоих и что в зависимости от того, какие чувства проявит в эту первую минуту Коринфец — будет ли он с ней холоден или выкажет бурную радость, — Савиньена либо догадается обо всем, либо даст себя обмануть. Вот почему он был теперь в большом затруднении, — ведь Коринфца могло не быть здесь по каким-нибудь не зависящим от него причинам, и он чувствовал себя не вправе обвинять друга, не дав ему возможности оправдаться. А с другой стороны, Савиньена выглядела такой спокойной, казалось, она исполнена такой твердой веры в будущее, что Пьер, вспоминая о разочаровании, которое неизбежно ожидает ее, упрекал себя за то, что так долго оставляет ее в неведении. Она ничего не спрашивала о Коринфце — какое-то внутреннее целомудрие мешало ей произнести имя любимого; она ждала, что Пьер первый заговорит о нем, но Пьер только твердил: «Куда ж это Коринфец запропастился?», «Ну, я думаю, теперь он вот-вот явится!»