Собрание сочинений. Т. 5. Странствующий подмастерь - Страница 114

114

Вернувшись в мастерскую, Коринфец искренне попросил у папаши Гюгенена прощения. Тот немного поворчал, потом обнял его, утирая слезы рукавом. Затем Амори принялся за дело и работал в этот день так усердно и был так услужлив, что все грехи его были позабыты. Вместе с товарищами он пел песни, что давно уже с ним не случалось. Он не упускал случая посмеяться над беррийцем; тот сначала немного дулся на это, а потом развеселился, считая, что пусть уж лучше над ним подшучивают, нежели вовсе не замечают. Словом, этот день, начавшийся столь печально, заканчивался всеобщим весельем. Один только Пьер никак не мог отделаться от чувства тревоги и печали. Это внезапное и какое-то неестественное оживление Коринфца внушало ему беспокойство.

Под вечер Изольда, стараясь избавиться от виконта, который, получив решительный отпор от Жозефины, принялся теперь донимать ее своими любезностями — правда, не столь пылкими, но столь же пошлыми, — ускользнула из гостиной и пошла побродить одна в конце парка. Быть может, она рассчитывала встретить там Пьера; обычно в какую бы часть парка она ни забиралась, он неизменно встречался на ее пути. Подобное чудо ежедневно свершается со всеми влюбленными, и ни одна влюбленная парочка не посмеет в данном случае упрекнуть меня в том, что я грешу против жизненной правды. Но в этот вечер Пьера в парке не оказалось. Он побоялся оставить друга, ибо видел, что, несмотря на свой внешне веселый вид, Коринфец находится в каком-то странном состоянии. И хотя для Пьера не было большего счастья в жизни, чем провести эти несколько минут с Изольдой, он решился один раз пожертвовать ими ради Савиньены.

Стоя у ограды парка и всматриваясь в поворот дороги, откуда иногда появлялся Пьер, мадемуазель де Вильпрё увидела какую-то женщину, которая приближалась к ней неторопливой, плавной походкой. Женщина была довольно высокого роста и одета, как обычно одеваются простолюдинки, в коричневую холщовую юбку и легко наброшенный на голову синий шерстяной платок, который, падая на плечи мягкими складками, окутывал ее стан вроде того, как это изображают флорентийские мастера, рисуя своих мадонн. Прекрасные, правильные черты лица и строгое, чистое их выражение дополняли сходство с этими дивными женскими образами Рафаэлевой школы. Она вела под уздцы ослика, на котором, свесив ножки в одну из перекинутых через спину животного корзин, сидел прелестный златокудрый мальчик, закутанный, так же как и мать, в грубый шерстяной платок. Изольда была поражена этой очаровательной группой, напомнившей ей сцену бегства в Египет. Она остановилась, любуясь приближающейся к ней живой мадонной, которой не хватало только ореола.

Простолюдинка, в свою очередь, была поражена ясным и добрым выражением лица юной аристократки. По ее скромному, почти бедному платью она приняла ее за служанку и заговорила с ней.

— Голубушка, — сказала она, останавливая ослика у ограды парка, — не скажете ли вы мне, далеко еще до деревни Вильпрё?

— А вы почти что уже пришли, милочка, — ответила Изольда. — Идите вдоль ограды этого парка все прямо, и минут через десять вы увидите первые дома.

— Спасибо вам, и слава тебе господи, — произнесла женщина. — А то бедные мои детки очень устали.

В эту минуту Изольда увидела, как из второй корзины высунулась другая детская головка, еще прелестнее, чем первая.

— Тогда знаете что, — сказала она, — пройдите здесь, парком. Идите прямо вот этой аллеей, и вы попадете в деревню минут на пять раньше.

— А не заругают меня? — спросила женщина.

— Нет, не заругают, — с улыбкой отвечала мадемуазель де Вильпрё, идя ей навстречу и беря за повод ослика, чтобы повернуть его в парк.

— Вы, видать, очень добрая девушка. Так, значит, по этой аллее, все прямо?

— Лучше я провожу вас, а то как бы ваши малыши не испугались собак.

— Мне уже говорили, что люди здесь, в замке, отзывчивые; недаром, видно, говорит пословица: «каков хозяин, таков и слуга». Вы-то сами, простите, находитесь здесь в услужении? Здесь, в замке, значит, и живете?

— Здесь, значит, и живу, — смеясь, ответила Изольда.

— И уже давно небось?

— С самого рождения.

Как только дети очутились среди прекрасных деревьев и увидели зеленую травку, они сразу позабыли о своей усталости, слезли с ослика и стали весело резвиться на дорожках, между тем как ослик тоже не терял времени даром и, проходя по буковой аллее, время от времени позволял себе по дороге отщипнуть зеленую веточку.

— Какие прелестные у вас детки! — сказала Изольда; она поцеловала маленькую девочку, потом взяла на руки мальчугана, чтобы он мог дотянуться до яблока на дереве.

— Сиротки. Отца-то ведь нет, — вздохнув, ответила женщина. — Милый мой супруг скончался прошлой весной.

— Но, по крайней мере, он оставил вам на что жить?

— Ничего не оставил. Конечно, он-то в этом не виноват. Что-что, а сердце у него было доброе.

— И вы идете издалека вот так, пешком?

— До соседнего городка я доехала дилижансом. А там мне растолковали, как добраться, сказали, что надо идти все проселочной дорогой и дали вот этого ослика для моих малышей.

— А зачем вы сюда приехали?

— Я собираюсь пока поселиться здесь и пожить, если поживется.

— У нас родные в этой деревне?

— Нет, друзья… Вернее, — добавила путница, как видно опасаясь быть превратно понятой, — друзья покойного мужа; они написали мне, что тут можно устроиться, и обещали найти заказчиков.

— А что вы умеете делать?

— Шить, стирать, гладить тонкое белье.

114